Разделы: Литература
Класс: 11
“Осмелюсь сказать, что древняя и всегда молодая изящная словесность, или художественная литература, – это форма познания жизни посредством слова, она передает нам изменчивую картину мира. А писатель по-прежнему остается строителем самого хрупкого и самого высокого храма в мире – человеческой души, и нет более важного смысла в литературе, чем совершенствование человека. Без этого всякое художество и все философские формулы бессмысленны”.
Ю.В.Бондарев
Начнем наше исследование с ключевого слова. Назовите его.
Выбор! Что означает в романе это слово, ставшее его названием?
Всю жизнь человек что-то выбирает – пищу, одежду, увлечения, друзей. Но не об этом повседневном выборе идет речь в романе. Выбор предстает в нем как очень емкое понятие, как морально-философская проблема, и поэтому разрешать её должны будут все персонажи романа. Выбор – это проявление в предельно накаленной ситуации деятельного начала в человеке, его нравственных сил и возможностей. Выбор определяет судьбу человека, он способен перевернуть его жизнь. Выбор – это ответственное решение, которое человек принимает перед лицом совести.
- “Вся жизнь – бесконечный выбор…” – говорит в романе Илья Рамзин. Какой выбор сделал он когда-то в сорок третьем?
Почему же так случилось? Ведь был до того рокового момента лейтенант Рамзин отличным парнем, гордым, немного самолюбивым, очень решительным, без колебания принял командование 3 полковыми орудиями и 19 солдатами, оставшимися после боя. Совсем юношей, по возрасту не подлежащим мобилизации, он рвался на фронт и воевал с упоением, с какой-то бешеной отвагой. Колонна фашистских танков движется на артиллерийское орудие Васильева и Рамзина. Кажется, погибло всё, нет спасения от огня врага. Васильев вдруг вплотную увидел налитые неистовством глаза Ильи, его искривленный рот, его черные волосы, косо прилипшие к потному виску. “Что лежишь? Подыхать будем?.. Два офицера у орудия – и подыхать? Заряжай! Заряжай! Заряжай! Володька, заряжай!..” “Не-ет, подыхать потом будем! Пото-ом!”
Попробуем найти в личности, в главных чертах характера Рамзина хоть одну теневую черточку, которая могла бы дать психологический ключ для открытия того, что произошло с ним.
Уже изначально его судьба была оторвана от судьбы страны. Почему? Что значат его слова, обращенные к Васильеву: “Счастливый ты человек. У тебя прекрасная биография”?
Отец Рамзина был несправедливо репрессирован, всю жизнь в своей стране Илья ощущал себя чужаком, сыном “врага народа”, и это породило в нем чувство индивидуализма.
Как оно проявляется в Рамзине?
Это и насмешливое превосходство, и презрение к сантиментам (даже на письма Маши, адресованные Рамзину, отвечает Васильев), и опасный огонек в глазах, и бравирование своей силой (инцидент с Лазаревым), и мстительность, и самолюбивое упорство.
А теперь подумайте, писатель сталкивает Рамзина с Лазаревым или ставит их рядом? Рамзин уравнял себя с Лазаревым.
Именно чувство индивидуализма заставляет Рамзина сохранить свою жизнь. Ведь в его пистолете было три пули: две для Лазарева и одна для себя, но тогда он “зубами и ногтями держался за жизнь”, которую спустя много лет оценил “не дороже ломаного гроша”.
По мнению Ю.В.Бондарева, ничем нельзя оправдать предательства своей Родины, а значит, своего народа. Потому-то так и непреклонна в своем прощении мать Рамзина.
Какой ещё грех чувствует за собой Илья Рамзин?
“И ты, и я, – говорит он Васильеву, – пролили цистерны крови. Крови фашистской сволочи, как мы говорили на войне. Но не все среди немцев были наци. А убивать гомо сапиенсу гомо сапиенса – самый неискупимый грех”.
Как проявил этот грех Илья? Вспомните страницы его военной юности.
/Пересказ эпизода “Перемирие” из десятой главы/
И там тоже был выбор. И трагедия в том, что Илья сделал его не в пользу жизни. А писатель, сам прошедший войну, считает, что война и человечность – вещи вполне совместимые.
А еще Илье Рамзину не хватило чувства долга. “Человек, родившись, должен исполнить свой, так сказать, запрограммированный самим рождением долг, – говорит Ю.Бондарев. – Долг – справедливые поступки человека, что согласуются с совестью и придают жизни наивысший смысл, объединяющий всех людей. На пути нелегкого познания правды долг как бы поднимает человека над самим собой. Стало быть, один поступок или цепь поступков, совершенных долгом и совестью, выражают смысл человечности, который я бы определил как доброту. < … > Доброта – понятие сугубо нравственное, а только нравственное делает в конце концов человека человеком”.
Как заплатил Илья Рамзин за свой выбор?
Осознал ли Илья Рамзин, что он сделал неправильный выбор?
Какой художественной деталью пользуется автор, чтобы донести до читателя эту мысль? Это надпись на газете “Вечерняя Москва”: “…остро и неестественно кололо глаза вверху на просвете полосы сжатое молящее слово, дважды написанное нетвердым почерком: “Простите!”, “Простите!”
Илья Рамзин говорит в романе странное: “Правда, как и память, дается человеку в наказание”. В наказание ли Васильеву прибыл из прошлого Илья Рамзин, школьный и фронтовой друг, давний и недосягаемый пример для подражания, соперник в любви, лейтенант Рамзин, погибший на излете войны в безнадежном бою?
Почему так болезненно чувствует себя талантливый художник Владимир Васильев, имеющий для полного счастья умницу-дочь, любимую жену, признание своего таланта? Ведь эта болезненность приходит к нему именно после встречи в Венеции с Ильей Рамзиным.
Эта встреча заставила Васильева познать не только жизнь Ильи Рамзина, но и внимательно взглянуть на свою собственную.
И что же он увидел?
Что тоже жил не всегда верно и не очень ладно.
“Когда приходит к нему Олег Колицын, администратор от живописи, нещадно страдающий от того, что променял свой небогатый дар на звания и должности, приходит за добрым словом, слишком хорошо, впрочем, зная неподкупную честность Васильева, – то Васильев раздраженно думает, что разговор с ним будет “убийством времени, тратой нервных клеток, напрасным самоугнетением”. Что ж, он прав, наверное, когда не хочет себя разменивать на пустословие и ложь в утешение, хотя, может быть, ложь эта и помогла бы Колицыну чуть-чуть поверить в себя. А вдруг да не помогла бы – кто знает? Но дело в том, что в малом сем эпизоде явно видно желание Васильева во что бы то ни стало избегнуть “Траты нервных клеток, напрасного самоугнетения”. Слишком часто он вспоминал об этом желании за последние годы, слишком верил ему.
Отец. Старый, одинокий. Коротающий век неподалеку от столицы, он много раз просил у сына позволения приехать – внучку повидать, картины в мастерской посмотреть – всего лишь на день на два. А Васильев занятостью отговаривался – и верно, был чертовски занят (бог – работа!): деньги ему переводил, рубашки в подарок посылал чтобы потом, после смерти отца, получить обратно сберкнижку со своими нетронутыми переводами и нераспечатанные целлофановые пакеты с рубашками. Не того, видно хотел от него отец. А чего хотел – не нашлось у сына...
Дочь. Два года назад произошла с ней, восемнадцатилетней, трагедия, которая во многом поломала нетвердый ещё характер, надолго ожесточила её против всех на свете. Беда в те дни поселилась в доме, и Васильева оградили от неё. Он работал в мастерской ожесточенно и яро, деликатно не вторгаясь в беду Виктории, доверив жене выхаживать дочь. <…>
Жена. Больше всего Васильева пугает то отчуждение, которое началось между ними, как он считает, во время поездки в Венецию, а на самом деле раньше, пожалуй, когда он оставил Марию наедине с бедой дочери ”.
Пятнадцать лет тому назад Васильев сделал свой выбор, целиком отдавшись искусству. Это было самоотверженное и бескорыстное служение своему делу, лишенное честолюбия и суеты. Две страсти управляли им – любовь к красоте и сумасшедшая преданность работе. В них, казалось ему, он нашел смысл своего существования. Успех и признание сопутствовали ему, И даже искренний друг его Лопатин находил, что Васильеву удалось в своих пейзажах выразить взгляд современного человека на природу, взгляд, проникнутый не умилением, а тревогой за красоту, без которой невозможна жизнь на земле.
Но давайте внимательно присмотримся к последним пейзажам Васильева.
Вот некоторые из них. Ранние зимние сумерки, сиреневые берёзы в вечереющем воздухе околицы, угол деревенского дома с забитыми крест-накрест окнами, последний багровый луч на скате сугроба, завалившего крыльцо, и тишина многоверстная, первобытная, с далеким, чудится, перелаем собак и одинокой первой звездой. Или: яркий прощальный день конца октября, белое солнце стоит низко, сквозит между стволами дальних берёз, которые на косогоре против солнца кажутся черными: одинокое упавшее в траву яблоко лежит возле разрушенной монастырской стены, еле видимое сквозь облепившие его листья. А какая печаль чудится в этой васильевской картине: северное вечернее небо, выметенное ветром, пасмурная вода до горизонта и две видавшие виды лодки бок о бок у берега, связанные накрепко заржавленной цепью, как двое неразлучных во всем белом свете, соединенных любовью, временем, страхом, обязанностями, два связанных одиночества. И ещё: апрель, лимонная луна стоит в голом березняке, освещает черноту земли, оставшиеся островки снега, прошлогоднюю опавшую листву…
Как в зеркале, отразилась во всем этом смятение, душевная боль Васильева, в жизни которого никогда не было счастья, а было лишь смутное ожидание его. Да и могло ли оно, счастье, быть у человека, который общую беду (беззащитность перед всемогущими чиновниками, падение нравов, ожесточенность) воспринимает как личную вину, ибо бессилен что-либо изменить в этом мире к лучшему, потому что слишком отстранен от него.
Именно встреча с Ильей Рамзиным заставила Васильева задаться вопросом: “ …не слишком ли он был занят самим собою в эти удачливые годы?..” и испытать боль души: “Что со мною происходит в последнее время? Я нездоров. Или я заболеваю какой-то мучительной болезнью. Я чувствую себя виноватым перед всеми – перед Машей, перед Викторией, перед Ильёй… И это похоже на боль… Но в чём моя вина? В том, что мы вовремя не можем помочь друг другу?” Так Васильев сам приходит к осознанию своей вины.
Она проникает даже в подсознание художника. Попробуйте объяснить его сны.
В его снах возникает то видение Вавилонской башни, строительство которой разрушило, по библейской легенде, всечеловеческое единство, то кошмарный образ какого-то, изнывающего в страшных муках человека, которому он должен был помочь и побоялся это сделать.
Чуть было не погибшее в нём чувство человеческого единения возвращается к нему через страдание и сострадание, которые вновь должны приобщить его жизни других людей. Боль сопереживания, объединяющая сила горя внезапно озаряют его сознание.
Когда около кладбища, где погребли Илью, он встречает убитого горем парня с детским гробиком в руках, рыдающую молодую женщину и толпу следующих за ними молодых людей. “И Васильев вдруг испытал такую родственную, такую горькую близость с этим потрясенным светловолосым парнем, с этой некрасивой, дурно плачущей молодой женщиной, со всеми этими обремененными авоськами людьми на дороге, как если б он и они знали друг друга тысячи лет, а после в гордыне, вражде, зависти предали, безжалостно забыли одноплеменное единокровие, родную простоту человечности…”
Примечательно, что только двум персонажам, Владимиру Васильеву и Илье Рамзину, автор дает возможность испытать эту боль души от того, что жили не совсем так, и не очень ладно, и не всегда верно, и найти в себе силы сделать новый выбор.
Обратите внимание на фразу Ильи Рамзина: “Если успею в тяжких грехах покаяться, господь не даст исчезнуть в муках навечно”.
Рамзин и Васильев сделали свой выбор, но в романе проблема выбора стоит и перед другими персонажами. Кто и как делает свой выбор?
“Есть одно – сама жизнь, как удовольствие жить, и разумный эгоизм, деточка, как метод этой жизни! Коли можно, принимай эту подаренную нам случаем любви жизнь, как карнавал!..” – говорит режиссер Щеглов своей племяннице Виктории.
Умение легко обходить острые ситуации, артистизм обеспечили Щеглову спокойную жизнь, хотя при любом случае он готов поиграть острым словцом и снисходительно отметить несовершенство мира. Он изощряется в циничном остроумии и ставит под сомнение все ценности и все истины. Но под когда-то выбранной им маской злой веселости скрывается глубоко несчастный человек, панически боящийся смерти. Недаром его позицию тотального скептицизма художник Лопатин определяет как “унылую философию осеннего листа”. А чтобы понять, насколько прав Щеглов в своем выборе, достаточно присмотреться к нему на кладбище, после похорон Ильи. “Вы оба беспощадны ко мне! И вы, Александр Георгиевич, и вы, Владимир Алексеевич! Вы стали невыносимыми! – тонко взвизгнул Эдуард Аркадьевич и заморгал, задышал носом, всхлипнул совсем по детски обиженно (а этого с ним прежде никогда не случалось, вроде все подпорки в нем разом сломались) и, сгорбленный, тряся головой, отчего оскорбленными кивками мотался на его голове широкий берет, на ощупь схватился за ручку дверцы Лопатинской машины, тщетно силясь открыть ее и повторяя слезными, упрекающими вскриками: – Скорее, скорее, прочь отсюда! Я прошу отвезти меня домой… Боже, моё веселье! Веселье человека, которому невесело жить!”
Поработайте с текстом. Выделите ключевые слова в данном фрагменте
Подобную же истерику переживает и Олег Колицын. Преуспевающий администратор, отягощенный должностями, учеными степенями, испытывающий постоянную усталость от творческого безделья, он мучается сознанием того, что если у него и был хотя бы небольшой талант, то он загубил его. И оттого он так кричал в мастерской Васильева, куда приехал за надеждой и поддержкой, кричал, “корчась от самой глубокой, ничем не излечимой раны”, “кричал скандально-отвратительно, безудержно, его большая львиноподобная голова тряслась в яростном исступлении, набухшие веки сжимались, выкатывая крупные оловянные слезы; а когда в крике его прорывались не то рыдающие нотки, не то нотки истерического смеха, Васильев, пораженный, подумал, что, должно быть, так, в припадке бессильной ненависти, люди сходят с ума…”
А вот перед нами жизнь Маши. Как и какой выбор сделала она?
Маша выбрала то, что преподнесла ей судьба, но была ли она счастлива? Ведь не случайно дочь теперь её называет “святой женщиной-мученицей”. И сам Васильев задумывается над вопросом: “Что ж, Мария призналась Виктории, что ещё со школы терпела мою дурацкую влюбленность много лет, а сама вынужденно несла крест? Значит, только один для нее был – Илья? Это, наверно, так!” Подумайте, так ли это?
Итак, человек отвечает за сделанный им выбор всей своей жизнью. Но действительно ли этот выбор делается им самим? Вспомните слова Ильи Рамзина в конце 18 главы: “Не думаете ли вы, что все человечество – подопытные кролики на земле и кто-то проводит с нами чудовищный эксперимент?”
Соглашается ли с этой мыслью Ю.Бондарев?
Каким образом писатель опровергает эту мысль Ильи о том, что выбор делает “господин эксперимент”, “вселенная” или несколько всесильных людей”?
Словами Виктории: “Нет, папа, все зависит от нас самих! Знаешь, кто создает ад на земле? Не природа и никакая не темная сила. Нет, папа, сам человек – великий творец земного ада”. После всего, что с ней случилось, ей часто “бывает не по себе от людей”. И это сближает её с Ильей Рамзиным, именно поэтому она хочет принять его приглашение уехать в Италию, уйти в чужой мир, где все друг другу чужие и где, как ей кажется, легче будет переносить свое несчастье, поколебавшее ее веру в людей.
Как Василев пытается уберечь свою дочь от неправильного выбора?
Он открывает для неё всю любовь своего сердца и говорит удивительные слова, которые звучат для каждого из нас как предупреждение: “Мы не имеем права быть беспощадными друг к другу”.
Почему проблема выбора, поставленная в романе (выбора и ответственности за него состоянием своей души), так актуальна?
Чтобы ответить на этот вопрос, достаточно присмотреться к миру, который окружает героев романа, впрочем, и нас, сегодняшних читателей.
Каким же мы видим мир в восприятии критика Боцарелли, Марии Васильевой (материал третьей главы ), режиссера Щеглова (конец шестой главы, материал главы восемнадцатой)?
“Разве не патология современная цивилизация? Наркомания? Насилие? Эскалация секса? Движение из ниоткуда в никуда? Посмотрите на улицы Рима, Милана, Парижа! Куда движутся машины? И разные люди в них? Да, я думаю, что из ниоткуда в никуда. Мир очен устал. А этот английский “римейк” – монастыри молчания: английские интеллектуалы уходят в них и молчат месяцами, как немые. А “ретро” – возвращение в прошлое… А магеридж…”
“Весь мир сошел с ума. В отвратительных извращениях ищут правду и хотят внушить людям гадливость к самим себе…” – говорит Мария после просмотра английского фильма в одном из римских кинотеатров.
А режиссер Щеглов подмечает: “Шекспировским страстям в век пластмассы не бывать уже. Любовишка какая-то бытовая. Ненависть – рыночное недоразумение в очереди за ташкентским луком. Скромность стали считать глупостью и недотёпством, хамскую грубость – силой характера. Сплошное опупение и пнизм от слова “пень”! <…> И только зависть, жесточайше душу гложущая, расцвела волшебным розарием в новом мещанстве”. “Мировой микроб потребления, как грипп, перенёсся к нам. <…> А когда начинается погоня за вещичками, в головах многих образуется духовная пустынька, и две госпожи – истина и мораль – уже редко приглашаются сюда в гости, – Щеглов пальцем постучал себе в темечко”.
“Я не сомневаюсь ни на йоту, что сумасшедшее человечество утратило высший смысл своего существования и заблудилось в бетонных лабиринтах больных и перенаселенных городов!”
А что за чувство испытывает Владимир Васильев, побывавший в родном Замоскворечье, сопровождая Илью, и почему оно возникло?
“…откуда эта разрушительная дьявольщина? Неужели прошлое не останется, и никто ничего не будет помнить? И никого из нас? Разрушат старый дом, построят новый, панельный, а другие следом за нами разрушат панельные и построят более безобразные… И, может быть, все наше прошлое рассеется, как пылинка, во вселенной”. Все, действительно, изменилось в родном Замоскворечье, и даже люди стали грубее и безобразнее.
Так почему важно делать правильный выбор?
Прежде всего потому, что человек ответственен за мир.
- “Как только человек заглянул в свою душу, он познал ад”. Страшные слова произносит Илья Рамзин, но они правдивы, и оттого, наверное, становится все меньше желающих копаться в своей душе, ибо большинству из нас в сегодняшнем мире хочется жить сладко и спокойно.
И лишь немногие, как художник Васильев, считают: “Может быть, ради этой боли [боли души] стоило родиться на свет…”.
Ю.В.Бондарев убеждает своих читателей в том, что наиглавнейший смысл жизни в постоянном поиске истины и обретении ее через боль и страдание, через любовь к людям, через совесть. И каждый и нас должен помнить, что “среди тысяч смыслов и выборов есть один – великий и вечный…”.
Как вы думаете, в чем он?
В любви к своей Родине.
Илья Рамзин был другом детства Владимира Васильева. В настоящем Васильев очень дружен с художником-графиком Александром Георгиевичем Лопатиным, обращаясь к его участью в наиболее трудные в своей жизни минуты. И всех их автор наделяет великим чувством Родины.
“Хочу в Замоскворечье! Сколько лет я там не был! Сейчас разбужу Лопатина, и до утра пойдем бродить по Москве, протопаем пешком до Павелецкого вокзала, взглянем на Шлюзовую набережную, на Озерковскую, на церковку в Вишняковском переулке…”. “Скучаю я по русским северным городкам, – загудел Лопатин, входя в комнату и расправляя бороду поверх толстого грубого, ручной вязки, свитера. – Не тот комфорт, не тот кафель, а неповторимое колдовство… не сравнить ни с какими западными красотами. Чего стоит одна стеклянная тишина в малиновом инее утра!” “Я постарел, поэтому мне снится наш двор на Лужниковской, деревянные ворота и липы под окнами. И ещё – почему-то весеннее утро в голубятне, и, знаешь, пахнет перьями, коноплей… Я хочу… я хочу увидеть мать. Помоги, если ты мне хоть немного веришь”.
В качестве домашнего задания можно предложить учащимся написать творческую работу в жанре эссе “Боль моей души”.
Литература
1. Абрамов С. Нет чужой боли. //
Роман-газета. – 1981, №8, с. 125-128.
2. Богатко И.А. Предчувствие.
Литературно-критические статьи и очерки. – М.:
Современник, 1990, с.5-188.
3. Горбунова Е.Н. Проблема выбора и вины. К спорам
вокруг романов Ю.Бондарева. // Октябрь. – 1988, №5, с.
180-188.
4. Козьмин М.Б.Путь к человеку. – М.: Современник,
1984, с. 132- 185.
5. Ломидзе Г.И. Нравственные истоки подвига:
Советская литература и Великая Отечественная
война. – М.: Советский писатель, 1985, с. 179-181.
6. Федь Н.М. Художественные открытия Бондарева. –
М.: Современник, 1988, с. 153-223.
В романе Юрия Бондарева «Берег» (1975) центральная проблема, поставленная автором, — пробле-ма этическая. Вопрос, волнующий Бондарева, особенно актуален в момент напряженной борьбы за разрядку и мирное со-существование двух общественных систем. Ю. Бондарев смело «ввязывается» в острый идеологический спор, иду-щий сегодня между «Востоком» и «Западом», но пози-ция его в этом споре меньше всего продиктована жела-нием автора воплотить в художественных образах общепринятые истины. «Я искал суть в постоянной неудовлетворенности, — говорит сам с собой герой ро-мана — писатель Никитин, — задавая себе вопросы о двоякости истин (а как раньше сияли они простыми и четкими символами!..), о противоречивости самой жиз-ни, которая не стала добрее и проще...»
Этот спор идет в данном случае вокруг вопроса о том, чем определяется человечность и что такое гуманизм подлинный, в отличие от гуманизма отвлеченного, столь характерного для либерально-буржуазного мировоззре-ния Запада. Надо ли добавлять, что в атмосфере расту-щей бездуховности, все большей власти вещи и матери-альных ценностей над человеком, вопрос о том, какими должны быть духовные ценности человека, в чем подлин-ная человечность, над которым задумывались Тендряков, Бондарев и другие советские писатели, приобретает совершенно исключительное значение.
Читая роман «Берег», невольно сопоставляешь поста-новку вопроса Бондаревым с той, которая столь четко ложится в основу всех без исключения романов и пове-стей Гр. Грина — художника с мировым именем. Фило-софская основа всего, что написано Грином, — абстракт-ный гуманизм, представление о человечности, неизмен-ной при всех обстоятельствах. Эта точка зрения, выступающая в его произведениях, в высшей степени типична для этической позиции даже лучших представителей буржуазной интеллигенции Запада.
Название романа Бондарева продиктовано философ-ским замыслом: в нем то сближаются, то отталкиваются два берега и два временных плана — время сегодняшне-го дня и время второй мировой войны, «берег» свой — отечественный — и «берег» зарубежный. Под конец ро-мана начинает звучать и другой мотив, до конца, впро-чем, не раскрытый, берег жизни и берег смерти. С одной стороны, автор многократно подчеркивает «двоякость истины» — ее сложность и многогранность, с другой — утверждает нравственные ценности, которые бережно охраняют лучшие люди социалистического мира.
Действие в романе развертывается в двух временных планах и сочетает в себе два сюжета, как бы тесно они между собой ни были взаимосвязаны. Нити этих двух сюжетов переплетаются в судьбах главного героя — Ва-дима Никитина — известного советского писателя и Эм-мы Губер — состоятельной вдовы, владелицы западно-германского издательства, пригласившей его в ФРГ.
Встречаясь с Эммой Губер на официальных приемах и диспутах в ФРГ и узнав в ней ту немецкую девушку, с которой его связало двадцать шесть лет назад молодое и искреннее чувство, Никитин уходит мыслями в дале-кое прошлое и восстанавливает в памяти кусок за кус-ком те последние дни войны, которые столкнули его с Эммой. Так встречаются, переплетаясь, две эпохи —
последний год второй мировой войны и современность, два плана жизни главных героев — Никитина-лейтенан-та и Никитина-писателя, юной немецкой девушки Эммы и влиятельной и богатой обитательницы Гамбурга гос-пожи Губер.
Память Никитина хранит разные поступки разных людей, и поступки эти для Бондарева не только мате-риал для решения характеров, но и точки этического от-счета.
В «наплывах», передающих эти воспоминания, перед читателем проходит не только пережитое некогда моло-дым лейтенантом Никитиным и совсем еще юной девуш-кой, но значительные и дающие повод для больших фи-лософских обобщений эпизоды последних недель Отече-ственной войны, проходящие на оккупированной немец-кой территории и рисующие отдельных представителей Советской Армии в исключительно сложных условиях и обстоятельствах.
Лейтенант Никитин и его боевые товарищи, находя-щиеся на отдыхе в доме, принадлежавшем родителям Эммы, оказываются внезапно лицом к лицу с неразору-жившимся, хотя и разбитым уже врагом. Война практи-чески закончена, но вскипает еще на немецкой террито-рии в отдельных вылазках фашистов против армии по-бедителей. Одна из таких вылазок, обернувшаяся траги-чески для лучшего из друзей Никитина и замечатель-ного офицера дивизии — лейтенанта Княжко, рисуется Бондаревым через воспоминания Никитина. Описание этой стычки, а главное, поведения в ней и после нее раз-личных офицеров и солдат отряда и дает повод или со-ставляет как бы исходную точку для рассуждений Бон-дарева о высшей нравственности и подлинной человечно-сти, о том, в чем состоит подлинный гуманизм.
Подвиг лейтенанта Княжко, погибающего от пули озверевшего фашиста в тот самый момент, когда он, же-лая предотвратить бессмысленное кровопролитие, идет навстречу врагу, засевшему в лесной хижине, трусливое поведение циника и приспособленца Меженина, факти-чески спровоцировавшего этот выстрел, события, кото-рыми завершается боевой инцидент, — все это дает по-вод для нравственного суда Бондарева над разными людьми и их, продиктованными разными обстоятель-ствами, поступками. Не комментируя прямо изображае-мые события, Бондарев тем не менее явственно дает понять читающему, что лейтенант Княжко и сержант Меженин не просто отдельные личности, отдельные ха-рактеры, но два полюса поведения и взгляда на мир. И недаром вокруг каждого из них группируются разные люди. Один — Княжко, составляющий идеал Никитина, притягивает к себе лучших солдат и офицеров дивизии, другой — насильник, лжец, мелкий эгоцентрик, уже на войне умудряющийся делать свои нечистоплотные дела спекулянта, — если и не встречает сочувствия большин-ства, то представляет опасность и соблазн для малодуш-ных.
Оба плана неразрывно переплетены, и план «сего-дняшний» определяется «вчерашним». Писатель Ники-тин, ведущий дискуссию по эстетическим и этическим вопросам с немецким журналистом и критиком Дицма-ном, тот же Никитин, вступивший в спор с сопровождаю-щим его в ФРГ писателем Самсоновым — человеком узким и догматичным, — это тот же лейтенант Никитин, который двадцать шесть лет перед тем, защищая правду, выстрелил в сержанта Меженина. Эпизоды последних дней войны, описанные в «наплывах», объясняют и под-готавливают восприятие эпизодов «основной» части сю-жета.
Драматическая встреча Эммы Губер и Никитина, всколыхнувшая не только прошлое чувство, но и обстоя-тельства, при которых оно родилось и окрепло, оказы-вается в романе мостом, соединяющим прошлое и на-стоящее, последний год войны и современность. Фило-софская мысль Бондарева развивается на сближении двух берегов — мира отечественного и иностранного, мира сегодняшнего и давнего.
В романе не прекращается философский спор, ста-вятся и решаются в разных ракурсах и ситуациях вопро-сы бытия и поведения человека. Они решаются тогда, когда Никитин говорит на дискуссии, передаваемой по телевидению Гамбурга, о своем понимании двоякости истины; они заостряются, когда в спор с ним вступает его соратник и соотечественник Самсонов; они приобре-тают лирическую интонацию, когда Никитин прощается с Эммой на аэродроме. Но особую остроту философский спор в романе все же приобретает в «наплывах», поскольку именно здесь, на материале эпизодов, имевших место в прошлом, писатель аргументирует средствами художественного воспроизведения свою концепцию того, каким должен быть человек, какими этическими качествами определяется положительная личность, в чем зло и в чем добро, в чем сущность подлинного гуманизма, который отстаивает Никитин сегодняшнего дня и отстаи-вал Никитин дня вчерашнего.
Хотя роман «Берег» содержит немало трагических мотивов и эпизодов и кончается смертью главного героя, в нем нет ни того отчаяния, ни той безнадежности, кото-рые столь характерны для множества философских произведений различных жанров, выходивших за последние десятилетия на капиталистическом Западе.
Прощаясь с Вадимом Никитиным на аэродроме в Гам-бурге, Эмма, пронесшая через долгие годы свое большое чувство к нему, ощущает, что это прощание последнее, хотя и не может еще знать, что часы любимого ею человека сочтены. Вадим Никитин, поднимаясь по трапу, еще не знает, что жизненные силы его, истраченные на фрон-тах войны и в последующие годы, пришли к концу и его ждет переход «на другой берег». Но жизнь, по мысли Бондарева, продолжается, и в ней должны победить та-кие люди, прообразами которых были Княжко и Ники-тин.
Ф. Кузнецов в рецензии на роман Бондарева заме-тил, что «Берег» не мог быть написан сразу после окон-чания войны. Уровень осмысления войны и мира шире того, который характеризовал литературу не только два-дцать, но даже десять лет назад. «Берег» Бондарева — произведение большого диапазона и произведение по своему характеру чрезвычайно типичное для романа фи-лософской тенденции, порожденного нашей эпохой.
Роман Бондарева вызвал оживленную дискуссию в советской критике. Было высказано много разнообраз-ных суждений по различным вопросам. В одних рецен-зиях и статьях роман в целом оценивался положительно, в других одни его стороны вызывали удовлетворение и похвалу, другие осуждались. Но прав был критик Л. Финк, сказавший на обсуждении книги, организован-ном журналом «Вопросы литературы», что в романе «Берег» Бондарев создал синтезирующий, философский роман.
Бондарев Ю. В
ГЛАВА ПЕРВАЯ
После ухода гостей было пусто и тихо, еще горели в передней бра по бокам зеркала, еще не были погашены люстры в комнатах, мягко светил нежнейшей полутенью сиреневый купол торшера над тахтой, везде пахло сигаретным дымом, чужими духами; и было немного грустно оттого, что всюду сдвинутые с мест кресла, переполненные окурками пепельницы, обгорелые спички на ковре, неприбранные бокалы с торчащими из недопитых коктейлей соломинками и горы тарелок на кухне - все это напоминало хаос незаконченного и обидного разгрома в квартире.
Васильев, обессиленный бесконечными разговорами об искусстве, лестью и приятными улыбками, проводив до лифта последних гостей жены, с облегчением подвязал ее кухонный передник и принялся сверх меры старательно убирать посуду в столовой. Однако Мария умоляющими глазами остановила его («не надо сейчас…») и села на диван, обнимая себя за плечи, задумчиво отвернулась к окну, за которым густо синела февральская ночь.
Слава богу, наконец-то, - сказала она. - Меня ноги уже не держат.
Ты знаешь, сколько времени? - спросил он встревоженно. - Второй час… Ничего себе! Хорошо, что ты не открыла причину торжества. Конца и краю тостам до утра не было бы. Как это, Маша, - с днем ангела? Или с днем именин?
Я очень устала, - проговорила она, закуривая, и улыбнулась ему вскользь. - Благодарю, милый… и не будем об этом. Это все несущественные детали и все не стоит того… Спокойной ночи! Я немного посижу одна. Иди спать, пожалуйста…
Он почувствовал неискренность ее слов, и это фамильярно-классическое «не стоит того», и это салонно-светское «благодарю, милый» как будто неприятно загородили ее, отдаляя в чуждую ей манерность, заметную в дни размолвок, прежде нечастых, которые сразу создавали головокружительную зыбкость качнувшегося моста.
Да, Володя, иди, пожалуйста, иди же, - повторила Мария с усталой настойчивостью и, прислонив дымящуюся сигарету к краю пепельницы, налила себе красного вина. - Если ты хочешь мне что-то сказать серьезное о моих гостях, то сейчас говорить не надо - я не хочу…
Я мало с кем знаком из твоих гостей, Маша.
И может быть, поэтому ты был очень мил. Всех женщин очаровал.
Она отпила глоток; он увидел, как сдвинулось ее горло и осталась влажная красноватая полоска на ее губах, родственный и нежный вкус которых он так хорошо знал.
Маша, о чем ты говоришь? Женщин? Очаровал? Этого я не уразумел.
Я прошу тебя - давай помолчим…
Нет, он не помнил, чтобы раньше после ухода гостей она сидела вот так одна на диване, заложив ногу за ногу, рассеянно пила, в задумчивости затягивалась сигаретой, покачивая узким носком туфли, - еще четыре месяца назад он посчитал бы это за некую превеселую игру, предложенную ему (ради озорного развлечения) из какого-нибудь пошленького иностранного фильма, банального фарса, переведенного ею для закупочной комиссии на просмотре в главке, и готов был, как иногда бывало раньше, услышать ее смеющийся протяжный голос: «Ита-ак, мосье, мы проводили гостей. Ушли знаменитости! Какое облегчение! Что же мы будем делать? Ты уедешь в мастерскую? Или останешься со своей женой?» Он сейчас не ждал подобной фразы, а несколько озадаченно глядел на то, как Мария медлительно пригубливала бокал между затяжками сигаретой, но ему почему-то не хватало решимости удивиться этому ее желанию, похожему на каприз или вызов, поэтому он сказал с шутливой неуклюжестью:
Ты не очень разгулялась, Маша? Ничего не случилось?
Господи! - она опустила глаза, точно преодолевая боль, и он увидел ее ресницы, тяжелые от слез. - Неужели ты не понимаешь простых вещей - мне хочется побыть одной. Пойми меня, пожалуйста, я одна хочу отдохнуть от всего на свете…
Прости, Маша, - сказал он виновато и вышел из комнаты.
Коридор и переднюю еще праздно озаряли бронзовые свечеобразные бра, легкомысленные и бессонные в тишине ночной квартиры, и возле телефонного столика серебристой пустотой отсвечивало пространство зеркала. Васильев мельком взглянул на свое нахмуренное, бледное от утомления лицо («Лучше всего - уехать мне сейчас в мастерскую…»), потом выключил свет, эту запоздалую электрическую иллюминацию близ зеркала, мгновенно ставшего таинственно-темным, и долго в передней надевал теплейший полутулуп, любимый им, в котором зимой ездил на натуру, долго возился с «молниями» меховых ботинок, раздумывая о позднем времени, когда ехать в мастерскую бессмысленно, но Мария молчала, не останавливала его, не выходила в переднюю, чтобы проводить до двери, подставить щеку для поцелуя, что было заведено между ними.
Я пошел, Маша, - сказал он, стараясь говорить буднично и внушая себе, что ничего серьезного не произошло. - Я пройдусь по воздуху и подышу. Спокойной ночи!
До свиданья, Володя, я утром позвоню, - отозвалась Мария из гостиной предупредительным, почти ласковым тоном, и он вышел на лестничную площадку, закрыл своим ключом дверь.
Ожидая лифт под желтой лампочкой на восьмом этаже спящего многоквартирного дома, он услышал сдавленный смех вперемежку с шепотом и покосился в сторону окна, где подле батареи (как бывало почасту) стояла парочка, заметил что-то знакомое в девичьей фигуре, и тут же явственно его окликнул удивленно-звучный голос дочери:
Па-а, куда ты? И зачем ты?
Ему было не очень приятно видеть в этот час рядом с дочерью рослого, не первой молодости актера Светозарова, жгучего красавца, анекдотиста, выпивоху, любителя розыгрышей, дважды женатого и дважды разведенного, с манерами опереточного дамского угодника, и Васильев почувствовал колкий, оскорбительный холодок от наивной неопытности и чрезмерной неразборчивости дочери.
Тебе, вероятно, пора, Вика, - сказал Васильев и оглядел Светозарова с искренним любопытством. - И вам, молодой человек неотразимой наружности, пора бы уже отпустить советскую студентку, которой вставать на лекцию в семь.
Виктория, вы должны подчиниться старшим, - заговорил глубоким баритоном Светозаров, изображая благоразумную покорность. - Владимир Алексеевич, великодушно извините меня за непредвиденную полночность… Готов и в монастырь замаливать грехи, если бы адрес был хоть одного действующего. Негде покаяться.
Пожалуйте вместо обители со мной в лифт. Я объясню, как поступить.
Па-а, перестань! - возразила Виктория со смехом. - Начинаются советы и поучения! Анатолий рассказывает смешные истории, а я хохочу! Ты слышал о репетициях во МХАТе? О Массальском и Ершове? Нет? Как во время пьесы они подпрыгивали на сцене по сигналу «брэк»?
К сожалению и прискорбию, не слышал, - сказал Васильев, насмешливо обращаясь к Светозарову, вмиг изобразившему послушное внимание домашнего мальчика. - Вы, Анатолий, не устали языком артикулировать? Посмотрите на часы, очаровательный любитель монастырей. Время уже неприличное.
Артикулировать? Ха-ха! Как, как? - почтительно поразился Светозаров. - Не понял мысль, Владимир Алексеевич, по темноте своей! Что я не устал?
Ну, попросту болтать без передышки.
Вы меня обижаете. За что? Незаслуженно! Без вины виноват!
Я очень сожалею.
«Что это со мной? Почему я раздражаюсь, когда надо сдерживаться?..»
Подошел лифт, освещенный, сиротливо пахнущий морозной одеждой, студеной зимой, с натоптанным снегом на полу, и Васильев, опускаясь в этой удобной механической кабине двадцатого века, несущей его вниз мимо затихших до утра чужих, успокоенных сном квартир, поморщился, закрыл глаза и подумал о потерянном времени и полной ненадобности всего того, что делал и говорил целый вечер дома, устав воспитанно возражать гостям, не чуждым самонадеянно утвердить и особые критерии в искусстве и, конечно, в живописи, легко переходившим (ради спокойствия) в суждениях своих премудрые житейские перекрестки, - и вдруг почувствовал, что в последнее время уже испытывал не раз смутно и счастливо умиротворяющее душу желание уехать в некий час из Москвы надолго, на несколько месяцев, на год, на пять лет, уехать однажды из дома или мастерской, ни о чем не жалея, поселиться где-нибудь на синих вологодских озерах, неторопливо созерцать естественное, первородное, жить с рыбаками, есть простую деревенскую пищу, писать облачные северные пейзажи, неизощренные портреты рыбаков, прожженные солнцем и водкой лица…
Ему не работалось месяца два. Он часами лежал в мастерской на старом, с привычнейшим скрипом пружин диване, читал «Дневники» Толстого последних лет жизни, напитывался весь исповедальной болью великого человека. Но затем, самоказняще и скептически охлаждаясь, Васильев возвращался к самому себе, ощущая обман и современную парадоксальность насильственного опрощения. И далекое от Москвы, шума и суеты убежище, которое порой облюбовывал он в воображении, представлялось после трезвых размышлений успокоительным «пленэром», либо туристским, либо курортным местом, занятым известным в искусстве человеком на определенный срок. Ему ясно было, что им в пятьдесят четыре года уже не управляла никакая честолюбивая идея (как было еще несколько лет назад), кроме двух нерушимых страстей - любви к извечной, грубой и нежной красоте природы и сумасшедшей преданности работе, этой добровольной сладкой каторге, без чего утрачивался для него всякий смысл существования.
Ещё юношей главный герой Илья решил стать сильным бойцом. Он делает для этого всё, но тут начинается война, он попадает на фронт. Приходится терпеть отступление, глупость командира… Их батарею окружают немцы, Илья стреляет в командира, который их погубил, а пленные попадают в немецкий лагерь, где доносят друг на друга. Илью объявляют без вести пропавшим, а он попадает за границу, женится, избегает русских. Случайно встретив одноклассника, Илья решается навестить мать в России, а та прогоняет предателя.
Роман о сложности выбора. Конечно, важно воспитывать из себя бойца, заниматься спортом, развивать дух, но нужно думать и о сердце, чтобы оно помогло сделать верный выбор.
Действительно, Илья Рамзин осознано занимается борьбой, развивает дух. С началом войны он попадает в артиллерийское училище, оттуда – скорей на фронт. Первые годы оказались особенно тяжелыми и унизительными для армии, для каждого солдата.
Особенно сильна сцена встречи с седой матерью, которая столько плакала без него. За тридцать лет – ни строчки, а теперь он привёз ей «заграничные деньги» как оскорбление. Понимая, что сделал неверный выбор, герой решает покончить с собой.
За этот роман Юрию Васильевичу перед Перестройкой присуждена государственная премия.
Картинка или рисунок Выбор
Другие пересказы и отзывы для читательского дневника
- Краткое содержание Лягушонок Эдгар По
Где-то в далекой, неизвестной стране жил-был король, который слыл заядлым шутником и заводилой. Но не один он в этом государстве любил шутки и розыгрыши. Все его первые вельможи и министры были не прочь посмеяться.
- Краткое содержание Чехов Вверх по лестнице
Некий Долбоносов, советник из уездного городка, как-то по служебным делам приезжает в Петербург, где он неожиданно попадает к князю Фингалову на званый вечер. Здесь он случайно встречает молодого юриста, студента Щепоткина, чему очень удивился.
- Краткое содержание Чехов Детвора
Чехов через игру раскрывает характер каждого ребенка: даже ещё не полностью оформившийся характер, а нрав и предрасположенности. Например, самый старший – Гриша
- Краткое содержание Госпожа Бовари Флобер (Мадам Бовари)
Главная героиня романа Флобера, собственно, мадам Бовари была провинциалкой с мышлением столичной светской львицы. Она рано вышла замуж за овдовевшего доктора, который лечил перелом ноги у ее отца, а сам ухаживал за молоденькой Эммой - будущей Бовари.
- Краткое содержание Драгунский Бы
В этой истории рассказывается о маленьком авторе, который мечтал о том, что бы всё происходило наоборот. Например, чтобы дети были главными в семье, а мама и папа их слушали.
Где найти краткое содержание Выбор Ю. В. Бондарев? Конкретно «Выбор».Нигде не могу найти…
- Проблему выбора, который встает перед человеком всю жизнь, писатель освещает на страницах романа. История начинается со Второй Мировой Войны и заканчивается рассуждениями советских интеллигентов 1970-х годов.
Герой книги занимается спортом, борьбой, закаливанием, воспитывает в себе свободолюбивого человека, чтобы не стать униженным другими. Когда началась война, Илья Рамзин был молод. Попал в артиллерийское училище, оттуда на фронт. Самые первые бои советские войска проигрывали, отступали. Попав в окружение, Илья старался вывести орудия, хотя бы по частям. Но глупые и недальновидные приказы командира погубили всю батарею. Обвинения в трусости подтолкнули Рамзинак отчаянным поступкам. Окруженный фашистами, Илья стреляет в командира, но сам застрелиться не успевает. Потом был плен. В лагере для военнопленных ему предлагали вступить в ряды Власовцев или в иностранный легион, он отказался. Его мучает совесть за прошлые поступки. Рамзин оказался не готов к клевете и оговорам, которые окружают его на войне и в плену. Застрелить своего командира это подвиг в глазах фашистов.
Прошло 30 лет с тех дней. Рамзин встречает своего одноклассника Васильева, художника, в Венеции. Все эти годы Илья считался пропавшим без вести. Мать его искала, Рамзин никому не писал, держался от русских подальше. Женился на немке, уже овдовел, сын жил в Мюнхене. Илье очень хочется увидеть мать.
Когда Рамзин приехал в СССР, мать встретила его холодно. Старушка считала его предателем. Илья не смог выдержать такой встречи. Вместо обретения душевного покоя Рамзин чувствует разочарование. Он больше ничего не хочет и решается на самоубийство.
В компании интеллигентов (Щеглова, Лопатина) Васильев рассуждает о выборе в нашей жизни, который предоставляется каждому, но не всякий делает верный шаг. Каждая ошибка остается болью в душе. Люди несовершенны, но поддаваться пессимизму тоже нельзя. Без реальных дел, без любви, плывя по течению, человек теряет смысл жизни. В любой ситуации нам дается право выбора. Даже на войне.
- Каким был Илья Рамзин в начале войны? Что привело его к потере связи с Родиной? Юный, сильный, решительный, подчиняющий своим горячим и опасным блеском черных насмешливых глаз, Илья в школьные годы занимался гимнастикой, самбо, обтиранием снегом, чтобы не быть униженным силой других. Вместе со своим другом Володей Васильевым хотел пойти на фронт добровольцем. Но из-за юного возраста его не взяли и послали на девять месяцев в артиллерийское училище. После училища он попадает на фронт.
Характер Ильи Рамзина проявляется в обращении с Лазаревым. Несмотря на то, что Лазарев мерзавец, все же во взаимоотношениях с ним Рамзин слишком прямолинеен. Он утверждал, общаясь с Лазаревым, властную, не сомневающуюся силу командира батареи, чьи обязанности выполнял. Так же, как позднее с ним поступят капитан Пужавин и майор Воротюк. Когда батарею Рамзина окружили немцы, майор Воротюк оставил участок оголенным, не прикрыв батарею ни взводом, ни отделением пехоты. Несмотря на это Воротюк обвинит Рамзина в трусости: А я-то считал, что вы погибли как герой! Расстреляли все снаряды и погибли под гусеницами танков, но не ушли. Не драпанули! Ах, трусы, трусы! Лазарев не гнушается лжи, заявляя, что их батарея не отступила бы, если бы комбат не приказал, и что комбат с бабой ночку проамурил, потому и проворонил врага. Чудовищную клевету Лазарева понимают все. В состоянии ожесточенности, желания мстить Илья Рамзин всадит две пули в Лазарева, одну прибережет для себя, но попадет в плен.
Спустя 30 лет после войны Рамзин готов платить по счетам: За то, что не вернулся, а теперь возвращаться поздно. За то, что не подох в плену, не захлебнулся в дерьме, как сотни других русских за границей Но у Власова не служил. Хотя вербовали в Заксенхаузе. В иностранном легионе не воевал. В военных преступниках и карателях не числюсь
Каков же Илья теперь? Васильев увидел в Венеции седого, несколько изысканного иностранца в безукоризненно сшитом костюме. . Его мучает одно испепеляющее желание побывать на родине, увидеть мать. И он делает свой последний выбор самоубийство.Мечта Рамзина сбывается он приезжает на родину и встречается с матерью Ему уже никто не может помочь ни деньги, ни ж Кто же виноват в этой трагедии? Сам человек. Выбор между жизнью и смертью Рамзин сделал потому, что прошел через раскаяние, через наказание совестью. Рамзин в трудной ситуации не сумел превозмочь себя, свою личную обиду. Он позволил одержать верх желанию мести, озлоблению, которые завели его слишком далеко. Интересно, что в момент столкновения Ильи с Воротюком Васильев сказал, что с женщиной ночью был не Рамзин, а он. В тот момент Василев сознавал необходимость истины не зависимо ни от чего, от одной мысли, что может предать Илью, прошлое, Москву, школу, все между ними, поэтому согласился даже на собственный позор. Рамзину подобная мысль о предательстве самого дорогого не приходила в голову, а собственный позор он простить не мог. Проблема нравственного выбора не единственная проблема романа. В романе даются раздумья Васильева о своей жизни, о добре и зле, истине, счастье. Очень точно выписана психология человека творческого, мыслящего, талантливого. Состояние Васильева приступы одиночества в кругу друзей, вечная спешка, мечта о бегстве из столичной суеты куда-нибудь в провинциальный городок знакомо многим. Васильев художник, сознающий, что пресытился встречами с людьми искусства, обожающими интеллектуальную болтовню или завидующими его успеху. Этот герой тоже не идеален, подтверждение этого взаимоотношения с отцом.
енщина, ни дружба с Васильевым.
Любопытен образ режиссера Щеглова. Много правды в его философско-обличительных эскаладах против жизненных несовершенств. И в то же время правильно отвечают ему Васильев и Лопатин, утверждая, что пессимизм нехитрая штука. Если самому не заняться улучшением быта людей, то мы захлебнемся в мире слов, в острословии, в ехидстве над жизнью и погибнем. Мучительные раздумья Васильева о разных пут